— Почему? — насторожился Кузнечик. — Ты же теперь здоров.
Волк лег на пол и заложил руки за голову.
— Хотят затолкать в корсет. Буду таскать на себе Могильный панцирь, как старая, мудрая черепаха, — он шутил, но в голосе было кое-что, чего Кузнечик давно не слышал.
— Ты боишься? — спросил Кузнечик.
— Я ничего не боюсь, — отрезал Волк. Его глаза сделались злыми.
Кузнечик поежился.
— Не надо, — попросил он, — Волк… Твои мысли пахнут совсем не так, как слова. И это слышно.
Волк приподнялся на локтях, удивленно глядя из-под седой челки:
— Как ты сказал? Мысли пахнут? И тебе это слышно? Я бы не удивился, если бы Слепой такое сказал. Но почему-то так говоришь только ты.
Волк насмехался, но его глаза перестали быть колючими, и Кузнечик успокоился.
— Дерьмовый лексикон, — шепнул подслушивающий их Вонючка.
— Сам ты дерьмовый, — вступился за друга Горбач из глубин своей палатки. — Это красиво. Кузнечик говорит, как поэт.
Кузнечик засмеялся. Горбач опять высунулся:
— А если они тебя не отпустят, что нам делать? Вдруг не отпустят?
— На этот случай я пришлю вам письмо с инструкциями, — пообещал Волк.
Вонючка обрадовался:
— Выполним, — пообещал он. — Дом содрогнется, слово Вонючки. Прикуемся цепями к дверям Могильника. Обольемся бензином и начнем перебрасываться спичечными коробками. Все будет проделано на высшем уровне.
— Верю, — серьезно сказал Волк. — С тебя станется такое устроить.
Возле прачечной было темно и пустынно. Кузнечик сидел на полу, у запертой двери, ждал Ведьму и старался думать о приятных вещах. А не о том, что неподалеку кто-то явно дышит, а возможно, что и подкрадывается. И не о том, что дырка в стене подозрительно блестит. Как будто оттуда смотрит чей-то глаз.
Коридор возле прачечной пах дезинфекцией. Лампочка светила тускло, а дальше, в библиотечных отсеках, было совсем темно, и Кузнечик не смотрел в ту сторону, чтобы не видеть чернильные тени шкафов-вертушек, в которые старшеклассники складывали прочитанные журналы. Ему совсем не нравились эти тени. Чем более неподвижными они были, тем меньше нравились.
Его отвлекло гудение лифта. Кузнечик прислушался. Лязгнула дверь, и по линолеуму зашуршали чьи-то шаги. Он встал.
На свет вышла Ведьма.
— Извини, — сказала она. — Я задержалась. Тебе, наверное, было страшно тут одному?
Кузнечик сразу забыл про тени шкафов и про глаз в стене.
— Чего здесь бояться? — сказал он. — Тут же никого нет. Письмо у меня в кармане. А то я отдал Слепому. Как договаривались.
Ее рука скользнула к нему в карман и достала конверт. Кузнечик ждал, что Ведьма его спрячет, но она разорвала конверт и принялась читать. Кузнечик уставился в пол. Ему показалось, что письмо было очень длинным.
— Спасибо, — сказала Ведьма, дочитав. — Ты не очень замерз сегодня во дворе? Было жуть как холодно.
— Нет.
Он смотрел, как она достала зажигалку и поднесла ее к краю конверта. В ее руках разгорелся маленький костер. Она повертела его, перебирая пальцами, наконец уронила последний клочок и затоптала.
— Вот и все, — сказала она, размазав пепел подошвой.
Только теперь Кузнечик испугался по-настоящему. Он знал, что письмо опасно носить с собой, но только увидев, что Ведьма сожгла его, понял, что как ни в чем ни бывало ходил с этой опасностью в кармане и даже забывал о ней.
— Ничего, — сказала Ведьма, угадав его страх. — Не думай об этом. Мы постараемся пореже писать друг другу. А вы со Слепым не говорите об этом между собой даже наедине.
— Слепой не станет об этом говорить, даже если мы с ним окажемся в пустыне, — возразил Кузнечик. — Слепой никогда не говорит о чужих делах. Он и о своих-то не говорит.
— Это хорошо. Выходи время от времени после ужина погулять в двор. Один. Если я появлюсь, не заговаривай со мной, а просто пройди мимо, так чтобы я могла спрятать письмо тебе в карман. Хорошо?
Кузнечик кивнул.
— А трудно быть девушкой Черепа? — спросил он, краснея от собственной бестактности.
— Не знаю, — ответила Ведьма. — Не с кем сравнивать. Но думаю, не труднее, чем быть девушкой Мавра.
Кузнечик пожевал ворот своей рубашки.
— Ты знаешь, каким я стану, когда вырасту. Пожалуйста, скажи, каким? Это важно.
— Трудно объяснить, — вздохнула Ведьма. — Такое скорее чувствуешь, а не представляешь, как картинку. Но девушкам ты будешь нравиться. Это я обещаю.
— Они падут к моим ногам, — печально закончил Кузнечик. — Сраженные и обессилевшие. Только успевай подбирать и не наступай на уши. Мои прыщи и клочковатые баки сведут их с ума.
Ведьма посмотрела на него странно.
— Не знаю, кого ты сейчас нарисовал. Но только не себя. Возвращайся. Я побуду здесь еще немного.
— До свидания, — сказал Кузнечик.
«Я болтал чепуху, — подумал он огорченно. — А все из-за Вонючки».
Кузнечик сидел на полу и сражался с печатной машинкой. Было готово начало письма. «Привет, Волк. Как ты там? Мы хорошо, ждем тебя. Один день прошел, а второй — наполовину. Завтра будем ждать твое письмо с…» Слово «инструкциями» не давалось. Кузнечик забраковал уже два варианта. Над плечом пыхтел Горбач, не решавшийся подсказать.
— По-моему, там должно быть два «и», — сказал он наконец.
— И инструкция ми? — ядовито уточнил Кузнечик.
Горбач покраснел.
— Я не это имел в виду. Не в начале.
— Тогда не говори под руку.
— Передай от меня привет! — пропищал Вонючка со своей кровати.
— До приветов я еще не дошел. И хватит мне мешать! Я так никогда не закончу.
Кузнечик разделался с «инструкциями» и задумался, рассеянно покусывая палец протеза.
— Портишь вещь, — шепотом предупредил Горбач.
Кузнечик убрал палец.
В дверь постучали.
— Войдите, — тонким голосом крикнул Вонючка.
Дверь заскрипела, и в нее протиснулись, скромно прижимаясь боками, Сиамцы — кошмар и гордость Хламовника.
Кузнечик испуганно посмотрел за их спины, ожидая, что следом ввалится Спортсмен, а за ним и весь Хламовник. Но близнецы были одни. Сделав несколько шагов, они застыли рядышком, как приклеенные. Одинаково одетые, с одинаковыми лицами, неразличимые, как две монеты.
— Вы зачем? — спросил Кузнечик. — Что вам надо?
Слепой перестал гладить книгу с пупырчатыми страницами и поднял голову.
— Мы по делу, — сказали Сиамцы.
— Очень подозрительно, — заметил Вонючка. — Не нравятся мне такие заходы.
Сиамцы мялись, шаркая ботинками. Длинные, тощие, тонкогубые и… «какие-то суставчатые» — неприязненно подумал Кузнечик. Из-под соломенных челок торчали крючковатые носы, золотые глаза смотрели кругло и стыло, как у чаек.
— Вы от Спортсмена или сами по себе? — спросил Слепой.
— Мы сами по себе, — хором ответили Сиамцы.
— Мы пришли, потому что…
— Хотели спросить…
— Нельзя нам тоже в вашу комнату…
— Переселиться.
Они еще теснее прижались друг к другу боками и, повздыхав, замолчали.
— С чего это вдруг? — удивился Горбач.
Сиамцы молчали. На чужой территории они присмирели и казались не такими противными, как обычно, но и симпатии тоже не вызывали. Белые фуфайки чернели локтями, на шеях висели цепочки с бирками. На одной — буква «Р», на другой — «М». Бирки все время переворачивались пустой стороной, и разобрать, кто из Сиамцев кто, не помогали.
— Не принимаете? — хмуро спросил левый Сиамец.
Кузнечик не успел ответить. Дверь хлопнула, и в комнату, не замечая Сиамцев, быстро прохромал раскрасневшийся Фокусник.
— Волк идет! — крикнул он. — Честное слово! Отпустили!
— Ура! — подхватил Вонючка.
Все уставились на дверь. Кузнечик с облегчением подумал о письме, которое не надо было допечатывать. Горбач радостно дышал ему в затылок. Вонючка зачем-то схватился за бинокль. Сиамцы незаметно отошли в сторону и перешептывались, бросая на Кузнечика мрачные взгляды.
— Я рыцарь в доспехах из гипса! — объявил появившийся в дверях Волк. — Ищу верного до гроба оруженосца, годного нагибаться и зашнуровывать мне ботинки, ибо я, облаченный в доспехи, подобен черепахе, скованной панцирем.
Он подошел к Кузнечику и ткнул в него ручкой зонтика:
— Иди ко мне в оруженосцы, отрок. В конце каждого года будешь получать за свои труды кошель с золотом. А в случае моей смерти тебе достанутся эти прекрасные доспехи, которые ты сможешь продать.
Волк поднял свитер и постучал по гипсу:
— Соглашайся. Не пожалеешь. Жизнь твоя станет поистине удивительной.
Кузнечик кивнул.
— Буду просто счастлив. Вот только у нас Сиамцы…
Волк прищурился на близнецов.
— Верный шлем мой заслоняет обзор, — сказал он. — Скажи, мальчик, не злые ли духи меня искушают, являя взору два столь подобных друг другу образа?
